«Ася не помнила почти никого из тех, кого называла мама. В детстве взрослые казались ей лесом, деревьями в лесу, а их голоса – гулом ветра в кронах, смутным и грозным. Ася по-чти не поднимала на них головы. Она была маленькая, они – большие. Матери Ася тоже почти не видела, жила с бабкой и дедом в маленьком домишке в дачном массиве Сосно-вой поляны. Дед за день слова не скажет. Бабка только ругала. Ася была гадким утенком, да и кто с ней дружил-то? одни собаченьки. Самое раннее воспоминание: Ася сидит на корточках на люках, вокруг снег, а на люках тепло, и вокруг восемь собаченек сверну-лись клубками, тоже теплые, греют Асю. Одевали ее дед и бабка в обноски. В детском саду была одета хуже всех, даже по тем временам, просто в какое-то тряпье. Ни одного красивого платья, ни разу. Ася всегда мерзла. Рейтузы в дырах. Ноги мокрые .»

«Ночь в маленькой общажной комнатушке. Небо в окне – красное. Густой январский дождь шумит по крышам. Фонари Западного скоростного диаметра, рядом с которым стоит общага, шпарят прямо в окна. В комнатушке ничего нет, только тахта старая у окна да матрас у стены. Обои порванные. Форточка не закрывается. А в углу свалка барахла. Черная какая-то шмотка и вывернутые джинсы, пачки из-под доширака, колпак на резин-ке с бесплатного Нового года. Еще кружки на окне: «Кировский завод» и «Трехсотлетие Петербурга». И пластмассовый детский горшок. И рюкзак школьный, с молнией сломан-ной.

– Йома-а-а! – воет трехлетний Серый, стоя посреди комнаты босиком. – Где ма-а-ама?!

Второклассник Рома с трудом просыпается и садится на матрасе. Обрывки сна: елочные шары, мыльные пузыри, изложение. Дождь заливает окно.

– Бля, Серый, – шепчет Рома, кутаясь в одеяло. – Че ебнулся? Мать разбудишь.

– Мамы не-е-ет! – воет Серый, приплясывая с ноги на ногу от ужаса и холода .
»

«Теперь светло и видно, какой жуткий бардак. Из мебели почти ничего, они часто пе-реезжают. На рваной коробке у стены свалены мамины вещи, рядом в пакетах – одежки Серого. Обои драные. Все завалено мусором. Под окном валяется несобранный Ромин рюкзак. В его ободранном нутре – два учебника и тетрадка, почти пустая, неподписанная. На продавленной тахте – засохшие вчерашние тарелки с остатками доширака: ужинали с Серым, руками брали – вилки побоялись просить у соседа. Хлебная корочка. Вода в чаш-ке «Трехсотлетие Санкт-Петербурга» .»

«
Рядом с Денисом Валерьевичем стоит мама мальчика Алеши, измученная уборщица лет сорока с высшим музыкальным образованием. Однажды я разговорилась с ней и узна-ла про их жизнь многое. Эта тетенька воспитывает Алешу одна, и она его буквально бо-готворит. Она считает Алешу жутко талантливым, даже гениальным. Может, так оно и есть, но мне было ужасно грустно ее слушать. Мне все время хотелось сказать: чем вам помочь? Но я, наверное, не могу ей помочь ничем, потому что главные ее беды – они да-же не от ее бедности или положения, а от ее настроения и характера. А тут сделать ничего нельзя, только посочувствовать, да и то – я не подруга ведь, и дружить с ней мне было бы трудно.
Вот она стоит перед тренером на цыпочках, худощавая, с пакетом, в элегантном по-трепанном пиджаке, в клетчатой юбке и перекрученных колготках (я рисую), с длинной шеей, с длинным носом, с прекрасными блестящими глазами, со взбитым над головой об-лаком легких волос.
Денис Валерьевич ей такой, рассудительно: вы понимаете, он не тянет. Вечно у него болит что-нибудь. Если такой больной, лечиться надо. Ты, Алексей, сам реши: ты хочешь заниматься или нет? Если хочешь, будем штудировать далее. Если нет – до свиданья.
Алеша стоит рядом и молчит, выставив ногу чуть вперед. У него умное, несчастное и лживое лицо. Такое, как в старых фильмах у качественных злодеев или игроков: вытя-нутое, овальное и бледное. И махровые длинные ресницы. Это крупный мальчик. Одна-жды я видела их после занятий. Почему-то они не пошли домой сразу, а остались послед-ними в пустом вестибюле (до выхода Ритиной группы оставался еще час). Алеша лежал на лавке, а мама держала его голову у себя на коленях, и Алешино лицо по временам напрягалось, как от мучительной боли, а изможденная мать гладила его мокрые кудри. Нет, не могу я их рисовать, очень уж они несчастные .
»

«Женя не помнила своего отца – Александр Никольский умер, когда ей было всего два года, и потому, пытаясь представить, как выглядел папа, Женя всегда вспоминала единственный снимок, оставшийся после него.
Фотография была сделана в ателье – инженер Никольский должен был серьезно смотреть в объектив, но, видимо, в последний момент его что-то рассмешило, и вот сму-щенная мальчишечья улыбка навсегда осталась на лице сорокалетнего мужчины. Показы-вая этот снимок маленькой Жене, ее мама всегда добавляла, что Саша был самым краси-вым мужчиной, которого она встречала. Наверное, так оно и было – когда Женя выросла достаточно, чтобы проверить арифметикой мамины рассказы, то поняла, что Александр Никольский был старше своей жены на пятнадцать лет.
Он умер в сорок два от сердечного приступа. Женя смутно помнила его мать, ба-бушку Марину, которая пережила сына на три года, а от папы осталась только фотогра-фия, но и та навсегда исчезла вместе с фанерным маминым чемоданом, который незнако-мый мужчина с колючими глазами вырвал из рук у Жени на переполненном полустанке, название которого девочка так и не запомнила. Секунду она колебалась, а потом все-таки бросилась не следом за вором, а вместе со всеми побежала к теплушке: поезд вот-вот дол-жен был отойти от платформы. Женя ничего не ела уже два дня и все равно не догнала бы похитителя, а поезд должен был привезти ее в Москву, где остался последний родной че-ловек, мамина младшая сестра Маша, обитательница двухкомнатного дворца, мать Оленьки, маленькой светловолосой принцессы .
»

«Оленька ехала навстречу счастью, но, когда они сели в плацкартный вагон, она впервые заподозрила, что сбилась с пути: ведь в мечтах она представляла, что они будут путешествовать в таком же купе, в каком она когда-то ездила с родителями в Крым. Оленька давно уже забыла дорогу в эвакуацию, как всегда старалась забывать то, что ме-шало ей быть счастливой, и потому путешествие в поезде так и осталось для нее детским ожиданием каникул, предчувствием лета, моря и солнца, и плацкартный вагон, пахну-щий застарелым потом, грязной одеждой и немытой чужой плотью, заставил померкнуть те картины безоблачной жизни, которые Оленька рисовала себе последние недели.
Тогда она еще не знала, что в Куйбышеве ей предстоит полтора месяца унизитель-ных скитаний по общежитиям с их запахами забившейся канализации, сырости, плесени и неуюта, ей, никогда не жившей в коммуналках, придется слушать ночные крики пья-ных соседей, узнать, как выглядит утренняя очередь в душ и туалет, и открыть для себя общую кухню, пахнущую прокисшей едой и медленно тлеющей сварой .
»

«В течение всех 30-х годов сохраняла свою остроту проблема ликвидации хронической безработицы в США. Даже по явно заниженным официальным данным, за все время "нового курса" общее число безработных ее падало ниже 8 млн. человек.»

«Депрессивные явления в текстильной промышленности влекли за собой еще большее усиление эксплуатации рабочих, ухудшение и без того тяжелых условий их жизни. Неуклонно падала заработная плата рабочих на предприятиях Иваново-Вознесенска и всего района.»

«Тяжелым бременем ложились на плечи рабочих штрафы.»

«Наличие постоянного резерва рабочей силы в виде десятков тысяч крестьян-отходников, широкое применение женского и детского труда давали возможность фабрикантам устанавливать минимальную заработную плату, до предела ухудшать условия труда и жизни рабочих и получать таким образом особенно высокие прибыли.»

«Положение рабочих здесь было особенно тяжелым, большинство из них - крестьяне окрестных деревень - соглашалось на любые условия, чтобы добыть себе средства к существованию»

«Капиталисты полностью игнорировали требования техники безопасности.»

«Нужно было возместить громадные потери и ликвидировать разрушения, которые понесла промышленность страны в годы войны. Положение осложнялось тем, что война оторвала от производительного труда лучшую часть рабочего класса. Многие квалифицированные рабочие ушли на фронт и погибли, защищая Родину. Материальное положение рабочего класса, как и всего населения страны, было трудным. Существовала еще карточная система на предметы питания и промышленные товары.»

«— Вы спрашиваете, что делать? Самое лучшее в вашем положении — бежать отсюда. Но, к сожалению, это бесполезно. Вас задержат. Когда общество ограждает себя от преступников, психических больных и вообще неудобных людей, то оно непобедимо.»