Стратегии преодоления социокультурных угроз в современных историографических источниках (аналитическая справка)

В центре обсуждения социокультурных угроз и возможных стратегий их преодоления в современной историографии (как российской, так и англоязычной) оказались исследования исторической памяти. В рамках этого поля несколько ключевых вопросов вызывают полемику.

Во-первых, это источник угроз, который во многом зависит от понимания агенса — гипертрофированного роста государства, навязывающего обществу свою политику памяти; субъективных трактовок «полезного прошлого» со стороны индивида; несогласованность трактовок прошлого внутри корпорации историков. Соответственно, определение стратегий преодоления обозначенных угроз зависит от контрагенса, который становится «подлинным» носителем исторической памяти. Таким контрагенсом могут выступать индивиды с их автобиографической памятью [1], общество (или разного рода «воображаемые сообщества» [2]), профессиональная корпорация историков / гуманитариев [3], государственные институты [4]. Первые два актора чаще фигурируют в англоязычной, а вторые два — в российской историографии.

В зависимости от определения ключевого актора, происходит выбор акционных или инакционных стратегий преодоления угрозы. В четко сформулированном виде эти стратегии достаточно редко встречаются в историографических текстах. Кроме того, разные стратегии могут сочетаться в рамках одного источника, оговаривающего их внутренние противоречия и границы эффективности. Собственное мнение автора чаще всего контекстуально и высказывается через присоединение к «сильной» (лучше аргументированной и ситуационно более продуктивной) позиции. Так, например, А.И. Миллер сравнивает антагонистическую и агонистскую политику памяти, получившие распространение, соответственно в Восточной и Западной Европе: «Подавляемые в рамках космополитической культуры памяти тенденции можно описать как антагонистический подход к памяти. <…> Политика памяти понималась [здесь] как соревнование, в котором политические силы борются за установление контроля и доминирования. Осознание того факта, что прежний консенсус необратимо подорван, привело к попыткам в Западной Европе сформулировать “третий путь”, то есть постулат о необходимости агонистской культуры памяти. Агонизм в этом случае противопоставлен антагонистическому подходу и настаивает на том, что конфликт остается объектом взаимоуважительного диалога, который уже необязательно должен вести к согласию и примирению по поводу прошлого, но все же к пониманию оппонента, а не антагонистической конфронтации» [5].

В российской историографии гораздо шире, чем в западной, распространена валоризация консервативной стратегии преодоления угроз, в центре которой оказывается сохранение национальной идентичности: «Всякие становящиеся или возрождающиеся формы вне-, до- или после-национальной  идентичности  должны  восприниматься  как размывание, кризис, утрата идентичности как таковой» [6]. Эта же стратегия часто используется при аргументации важности сохранения позиций экспертного (историографического) сообщества, чьи методы работы с прошлым противопоставляются «профанным» представлениям. Гораздо реже в российских исследованиях памяти, по сравнению с западными, встречаются проективная и мобилизационная стратегии, делающие акцент на необходимость социокультурной мобилизации ради некоего образа будущего [7].

Среди инакционных стратегий в отечественной историографии сильнее всего распространена не стоическая, но аналитически-рефлексивная модель, в рамках которой контрагенсом угроз выступает академическое сообщество. Ее отличием от консервативной стратегии является установка на проблематизацию дисциплинарных границ и признание определенной ангажированности / вовлеченности исследователя — невозможности руководствоваться позитивистским идеалом научной объективности XIX века [8].

Таким образом, стратегии преодоления угроз в российских memory studies мультимодальны — они переплетаются в историографических источниках и во многом зависят от контекста и специфики аналитического сюжета. Эта ситуативность принципиально отличает историографический дискурс от новостного или художественного, для которых характерны последовательное развертывание сюжета и явное преобладание одной из акционных стратегий. Целью же историографического анализа выступает выстраивание дистанции по отношению к событиям прошлого и критическая (само)рефлексия относительно теоретического инструментария историка. Бинарные оппозиции (противопоставление государства и общества, «своих» и «чужих», трагического прошлого и утопического будущего), придающие динамику новостным и художественным сюжетам, здесь вызывают больше сомнений, а призывы к социально-политическим действиям или экзистенциально окрашенным решениям уступают признанию культурных различий и необходимости диалога.

[1] Нуркова В.В. Автобиографическая память в оптике культурно-исторической и деятельностной методологии // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2010. № 2. С. 64—82.

[2] Нестеренко А.Н. Роль исторической памяти в формировании групповой идентичности воображаемых сообществ // Гуманитарный вестник. 2019. № 6. С. 4; Яндараева И.С. Конструирование воображаемых сообществ в структурах исторической памяти: дис. … канд. филос. наук. Ижевск, 2012. 160 с.

[3] «Будучи включен в пространство социальной памяти, историк одновременно призван ее “поправлять”, руководствуясь профессиональными стандартами и нормами». Репина Л.П. Эффекты «непостижимого ускорения», или феномен презентизма в истории исторического сознания // Диалог со временем. 2018. № 65. С. 56.

[4] «Ресурсы участников символической борьбы очевидно неравны. В силу этого особый интерес представляет поведение институциональных акторов — государства, Церкви, в некоторых случаях политических партий, — которые располагают существенными властными, экономическими и организационными ресурсами для продвижения собственного видения социальной реальности». — Малинова О.Ю. Политика памяти как область символической политики // Методологические вопросы изучения политики памяти / под ред. А.И. Миллера, Д.В. Ефременко М.-СПб: Нестор-История, 2018. С. 31.

[5] Миллер А.И. Введение. Методологические проблемы изучения политики памяти — решенные, нерешенные и неразрешимые // Методологические вопросы изучения политики памяти / под ред. А.И. Миллера, Д.В. Ефременко. М.-СПб: Нестор-История, 2018. С. 7-8.

[6] Сыров В.Н, Головашина О.В., Аникин Д.А., Овчинников А.В., Линченко А.А. Концептуальные основания политики памяти и перспективы постнациональной идентичности. Томск: НИТГУ, 2019. С. 49.

[7] Суверина К. Память и контрпамять будущего: конспект лекции Марианны Хирш. URL: https://urokiistorii.ru/article/53875 (дата обращения: 13.09.2020).

[8] См., напр. Трубина Е.Г. Учась вспоминать: векторы исследований памяти // Власть времени: социальные границы памяти / под ред. В.Н. Ярской, Е.Р. Ярской-Смирновой. М.: Вариант, 2011. С. 25-44.